Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

— Эй, Джиджи, там тебя спрашивает какая-то красотка.

Сказать по правде, я почти что ему поверил: в молодости все мы падки на красивых женщин. Но у меня руки опустились, когда издали я увидел, что это Риголетта. Дело было в сентябре, стояла жара, и на ней было стянутое поясом белое плиссированное платье, еще больше подчеркивавшее грубость ее смуглой кожи. Обнаженные мускулистые руки, темные, покрытые пушком, словно ворсистая ткань, даже наводили на мысль, что перед вами переодетый мужчина. Я встретил ее не очень-то любезно.

— Эй, каким ветром тебя сюда занесло?

А она отвечает:

— Отойдем-ка в сторонку, мне надо тебе кое-что сказать.

Во дворе, между павильонами, высилось целое сооружение из папье-маше для какого-то фильма из древнеегипетской жизни: храм с ведущей к нему лестницей, колонны, а на месте капителей — множество рогатых бычьих голов. Мы с ней укрылись за одной из колонн, и она сразу же мне объявляет:

— Джиджи, я никогда тебя ни о чем не просила… но теперь ты должен оказать мне одну услугу.

— Какую же?

— Представь меня продюсеру Пароди.

— Зачем это?

— Мне сказали, что в фильме, который он собирается ставить, есть одна роль как раз для меня и на нее ищут актрису… Я уверена, если он со мной познакомится, то возьмет меня сниматься.

Сказать по правде, она так меня ошарашила, что я лишился дара речи.

А она не отстает.

— Эй, ты что, язык проглотил? Понял, что я сказала?

— Да, понял: ты хочешь сниматься в кино, — пробормотал я.

— Правильно… В самом деле, если это удается и не таким красивым, как я, то почему бы и мне не попробовать? Тем более у меня настоящий актерский талант!

— Ах, у тебя талант?!

— Ну конечно. Вот смотри, я даже принесла фотографии. Их сделал один фотограф, который снимает кинозвезд.

Она извлекла из сумочки десяток фотографий и продемонстрировала мне их одну за другой. Представьте: она позировала перед фотографом и одетой, и в купальном костюме, и во весь рост, и только анфас крупным планом. А на двух-трех снимках даже изображала, будто катается по ковру: волосы распущены по плечам, трагическое выражение лица, голову опустила на руку, грудью прижалась к полу, а в глазах тоска. Я просто остолбенел и, не зная, что делать, задумчиво так беру ее под руку и говорю:

— Спрячь свои фото… Их ведь надо показывать не мне, а продюсеру.

А она, метнув кокетливый взгляд, отвечает:

— Убери-ка руку. Не забывайся.

В изумлении я повиновался, а она мне объясняет:

— Давай условимся: эту любезность ты должен оказать мне, ничего не требуя взамен. Просто так. Я ведь знаю, как заведено у вас, кинематографистов.

В полной растерянности я ответил:

— Ну, разумеется, ничего взамен. Просто так, даром.

Потом попытался ей растолковать, что продюсер занят и вряд ли сможет ее принять, что сейчас не снимают никакого фильма, что в настоящее время кино вообще переживает кризис и так далее и тому подобное. Напрасная трата слов! Она, терпеливо выслушав, заявила:

— Ты давай представь меня продюсеру. А об остальном я позабочусь сама.

— А что, если он тебя все-таки не примет? — спросил я.

— Подожду.

— Даже если придется ждать до вечера?

— Даже если до вечера.

— Где же ты поешь?

А она самым естественным тоном говорит:

— Как где? Здесь, на студии. Я тебя приглашаю.

Вот так, вконец отчаявшись, я набрался смелости и поднялся в кабинет продюсера. У Пароди в то утро было мало народа, и он меня принял почти тотчас же. Пароди — мужчина средних лет, добродушный, но большой хитрец. Меня он знал и, по-моему, относился ко мне с симпатией, потому что, как только я вошел, он, не поднимая глаз от стола и продолжая писать, сразу спросил:

— Ну, Ринальди, в чем дело?

Я ответил:

— Тут есть одна девушка, моя приятельница, она хотела бы сниматься в кино и просит, чтоб я вас с ней познакомил.

Он взял трубку одного из стоящих рядом телефонов, поднес ее к уху, с кем-то коротко поговорил, потом сделал запись на календаре и преспокойно ответил:

— Хорошо, пришли ее ко мне сегодня в восемь вечера.

— Синьор Пароди… — продолжал я.

— Что еще?

Я хотел добавить: «Но имейте в виду, я ни за что не ручаюсь. Эта девушка некрасива, настолько некрасива, что вы даже не можете себе представить». Однако я не решился и лишь пробормотал:

— Да нет, ничего. Я хотел только сказать, что ее зовут Риголетта.

Тут он поднял глаза и, взглянув на меня, улыбнулся.

— Риголетта? Надеюсь, она не горбатая?

— Нет, горба у нее нет, — ответил я и поспешно вышел.

Еле дотянув до перерыва, я направился в бар, где ровно в час ждала меня Риголетта. Больше всего меня беспокоило, что в тот день я, как всегда, должен был обедать с моей тогдашней подружкой Сантиной — бездарной статисточкой, снимавшейся в том фильме про Египет. Не то чтобы я опасался, что Сантина станет меня ревновать к Риголетте, хотя с женщинами никогда ничего не знаешь наперед. Однако же, у Сантины язычок, как говорится, острее бритвы, и мне не хотелось, чтобы она обижала бедняжку Риголетту: все-таки я был к ней привязан. Я надеялся сначала увидеться с Сантиной и предупредить ее, но ничего не получилось. Риголетта, едва меня увидела, бросилась мне навстречу.

— Ну что, говорил с продюсером?

— Да-да, говорил, он тебя примет сегодня в восемь.

И тут как раз появляется Сантина, в халате; с круглого, покрытого красноватым тоном личика сияют голубые глазищи.

— Джиджи, ты идешь обедать?

Что мне оставалось?

— Сантина, я хочу познакомить тебя с моей приятельницей.

— Очень приятно… А как зовут синьорину?

Мне не хотелось называть ее имя, но она представилась сама:

— Меня зовут Риголетта.

— Как вы сказали? Риголетта?..

— А что, синьорина, вам не нравится мое имя? — спросила Риголетта, когда мы уже входили в столовую.

— Нет, почему же? — отозвалась Сантина. — Вы сами так решили. Как говорится, на воре шапка горит.

Мы сели в глубине зала, и сразу же, следом за нами, в столовую ввалилась компания актеров, снимавшихся в египетском фильме: известная своей красотой кинозвезда Лючана Лючентини, еще две актрисы, тоже красивые, но не такие знаменитые, множество статисток, все до одной хорошенькие, и вместе с ними несколько актеров. У всех лица были покрыты темным тоном, так как они изображали египтян, которые почти что мавры, и многие были одеты на древнеегипетский манер: в совсем коротеньких — даже ляжки не прикрыты — юбочках и облегающих корсажах, оставлявших открытыми руки и шею. Пытаясь как-то отвлечь Сантину и Риголетту друг от друга, я указал на «звезду».

— Смотри, Риголетта, это Лючентини. Бьюсь об заклад, ты впервые в жизни видишь ее так близко.

Риголетта кинула взгляд на актрису и ответила, скривив губы:

— Знаешь, что я тебе скажу? Она просто уродина… На экране еще куда ни шло… но когда видишь ее в жизни, вот так, как сейчас, понимаешь, что она и впрямь совсем некрасива.

— Некрасива? — переспросила Сантина. — Может, вы считаете, что вы лучше ее? Не так ли? Я угадала?

Риголетта к иронии невосприимчива. Покачав головой, она ответила:

— Ну по крайней мере у меня хоть глаза побольше… У нее их совсем и не видно!

Чтобы переменить разговор, я сказал:

— А вон та, рядом с Лючентини, — это Вивальди. Помнишь ее в фильме «Стой, стрелять буду»?

Риголетта поглядела и на Вивальди, потрясающую брюнетку, которая и мертвого воскресила бы, и, помолчав немного, сказала:

— Ну, если это кинозвезды…

А Сантина немедля:

— Закончите фразу, синьорина… Если это кинозвезды, то что? Хотите, угадаю, что вы хотели сказать? Если это кинозвезды, то я красивее их. Вы ведь именно это имели в виду?

На сей раз Риголетта все же почувствовала насмешку в словах Сантины.

— Скажите-ка, синьорина, уж не смеетесь ли вы надо мной?

— Я? Что вы, и не думаю.

— Джиджи, давай скажем ей про меня… Сейчас Джиджи ходил к продюсеру, и тот назначил мне встречу, чтобы пригласить сниматься в новом фильме.

Сантина, к моему удивлению, спросила совершенно серьезно:

— Ах, вот как! Значит, Джиджи говорил о вас с продюсером?

— Разумеется. И как только начнутся съемки, я буду сниматься. Поглядите мои фотографии. Поглядите…

— Да, ничего не скажешь. Красота!

— Конечно. Вы даже можете сказать об этом погромче. Пусть все слышат.

Сантина так же спокойно продолжала:

— Обо мне, Джиджи, ты не стал говорить с Пароди, когда я тебя просила… А за эту каракатицу пошел хлопотать…

Трудно описать, что тут началось. Риголетта набросилась на Сантину, крича:

— А ну повтори, идиотка!

Сантина, чуть отпрянув, усмехнулась.

— Вы как будто обиделись! Уж если такое сравнение и обидно, то не для вас, а для каракатицы!